Ряд случайностей сделал то, что Гете, в начале прошлого столетия бывший диктатором философского мышления и эстетических законов, похвалил Шекспира,
эстетические критики подхватили эту похвалу и стали писать свои длинные, туманные, quasi-ученые статьи, и большая европейская публика стала восхищаться Шекспиром.
Люди эти, немецкие
эстетические критики, большей частью совершенно лишенные эстетического чувства, не зная того простого, непосредственного художественного впечатления, которое для чутких к искусству людей ясно выделяет это впечатление от всех других, но, веря на слово авторитету, признавшему Шекспира великим поэтом, стали восхвалять всего Шекспира подряд, особенно выделяя такие места, которые поражали их эффектами или выражали мысли, соответствующие их мировоззрениям, воображая себе, что эти-то эффекты и эти мысли и составляют сущность того, что называется искусством.
Преимущественно вследствие их писаний произошло то взаимодействие писателей и публики, которое выразилось и выражается теперь безумным, не имеющим никакого разумного основания, восхвалением Шекспира. Эти-то
эстетические критики писали глубокомысленные трактаты о Шекспире (написано 11000 томов о нем и составлена целая наука — шекспирология); публика же все больше и больше интересовалась, а ученые критики все более и более разъясняли, то есть путали и восхваляли.
Неточные совпадения
Белинский был самым значительным русским
критиком и единственным из русских
критиков, обладавшим художественной восприимчивостью и
эстетическим чувством.
— В том, что у меня большая проруха в
эстетическом образовании: я очень мало читал
критик, не занимался почти совершенно философией — вот этим-то я и хочу теперь заняться.
Но пусть
критика указывает нам все эти недостатки — с тем вместе она прибавляет, что форма у этих поэтов доведена до высокого совершенства, и нашему
эстетическому чувству довольно этой одной капли хорошего, чтобы удовлетворяться и наслаждаться.
Чтобы за существенное различие нашего воззрения на искусство от понятий, которые имела о нем теория подражания природе, ручались не наши только собственные слова, приведем здесь
критику этой теории, заимствованную из лучшего курса господствующей ныне
эстетической системы.
Я не буду говорить о том, что основные понятия, из которых выводится у Гегеля определение прекрасного], теперь уже признаны не выдерживающими
критики; не буду говорить и о том, что прекрасное [у Гегеля] является только «призраком», проистекающим от непроницательности взгляда, не просветленного философским мышлением, перед которым исчезает кажущаяся полнота проявления идеи в отдельном предмете, так что [по системе Гегеля] чем выше развито мышление, тем более исчезает перед ним прекрасное, и, наконец, для вполне развитого мышления есть только истинное, а прекрасного нет; не буду опровергать этого фактом, что на самом деле развитие мышления в человеке нисколько не разрушает в нем
эстетического чувства: все это уже было высказано много раз.
Ограничиваясь этим указанием на философскую несостоятельность воззрения, из которого произошло подведение всех человеческих стремлений под абсолют, станем для нашей
критики на другую точку зрения, более близкую к чисто
эстетическим понятиям, и скажем, что вообще деятельность человека не стремится к абсолютному и ничего не знает о нем, имея в виду различные, чисто человеческие, цели.
Теперь именно и предстоит для
критика задача — определить, насколько развился и возмужал талант г. Достоевского, какие
эстетические особенности представляет он в сравнении с новыми писателями, которых еще не могла иметь в виду
критика Белинского, какими недостатками и красотами отличаются его новые произведения и на какое действительно место ставят они его в ряду таких писателей, как гг.
Критику предстоит художественный вопрос, существенно важный для истории нашей литературы, — а он собирается толковать о забитых людях — предмете даже вовсе не
эстетическом».
Нас здесь, однако, не интересует собственно
эстетическая теория Канта и вообще принципы «
Критики силы суждения» [Современный перевод названия трактата И. Канта — «
Критика способности суждения».
Наибольшую близость наша проблема имеет к содержанию третьей
критики Канта, именно к анализу
эстетического суждения, облеченному в чрезмерно схоластическую и не соответствующую своему предмету форму.
Эдельсон был очень серьезный, начитанный и чуткий литературный
критик, и явись он в настоящее время, никто бы ему не поставил в вину его направления. Но он вовсе не замыкался в область одной эстетики. По университетскому образованию он имел сведения и по естественным наукам, и по вопросам политическим, и некоторые его статьи, написанные, как всегда, по собственной инициативе, касались разных вопросов, далеких от чисто
эстетической сферы.
Студентом в Дерпте, усердно читая все журналы, я знаком был со всем, что Дружинин написал выдающегося по литературной
критике. Он до сих пор, по-моему, не оценен еще как следует. В эти годы перед самой эпохой реформ Дружинин был самый выдающийся
критик художественной беллетристики, с определенным
эстетическим credo. И все его ближайшие собраты — Тургенев, Григорович, Боткин, Анненков — держались почти такого же credo. Этого отрицать нельзя.
Сам он обладал художественной восприимчивостью и был способен к
эстетическим суждениям, но он стал родоначальником того типа публистической, общественной
критики, которой суждено было сыграть огромную роль в истории интеллигентского сознания.
Так что первая причина славы Шекспира была та, что немцам надо было противопоставить надоевшей им и действительно скучной, холодной французской драме более живую и свободную. Вторая причина была та, что молодым немецким писателям нужен был образец для писания своих драм. Третья и главная причина была деятельность лишенных
эстетического чувства ученых и усердных
эстетических немецких
критиков, составивших теорию объективного искусства, то есть сознательно отрицающую религиозное содержание драмы.